Край забытых богов[СИ] - Алина Борисова

— А я действительно тебе нужна? В самом деле?

— А разве иначе я был бы сейчас с тобой? Мы были бы сейчас здесь?

— Ты прав…

— И? Ты остаешься со мной?

И хотя вроде уже решила, но сказать, почему–то оказалось слишком сложно.

— Да… — так придушенно вышло, почти шепотом.

— Спасибо, — он осторожно взял мою руку и поцеловал в раскрытую ладошку.

Мы приземлились на крыше какого–то дома возле городского парка Йорыма. Он помог мне выбраться наружу и долго целовал, так и не сумев сразу выпустить из объятий. И время вздрогнуло и остановилось, и не было ничего важнее его губ, соединившихся с моими.

— Ну что, идем праздновать? — поинтересовался он когда–то значительно потом.

— Праздновать? — соображать после его поцелуев у меня всегда получалось с трудом.

— Ну-у… Светлейшая Лариса Алентова оказала мне честь, согласившись вернуться в мою жизнь! По–моему, это точно стоит отпраздновать, — он улыбался. Широко, открыто. А я таяла от его улыбки. Как и всегда, от каждой его улыбки. Только он умел улыбаться так, что хотелось сотворить все, что угодно, лишь бы он улыбнулся еще раз. Только сейчас поняла, чего так не хватало мне в моих снах про него. Он там не улыбался. Ни разу.

— Но мы прилетели сюда, чтобы встретиться с моей семьей. Из этого вряд ли получится праздник.

— Мы, честно говоря, прилетели немного раньше, я думал, мы больше времени проведем в Светлогорске. Так что пока мы все равно будем ждать — я собираюсь развлекаться. Ты со мной?

— Ну, раз уж я решила… Да и не могу же я оставить тебя праздновать воссоединение со мной без меня.

— Вот и молодец, только не надо так обреченно, — он бодро скинул свой идеально–классический пиджак, стянул с шеи галстук, убрал в машину и достал оттуда нечто ярко–сиреневое, с блестящим воротником и лацканами… тоже, в общем, оказавшееся пиджаком. Но кричащая расцветка просто не позволяла предположить, что подобное может носить Великий и Древний, и вообще — крайне серьезный и глубоко уважаемый.

Серьезным он быть и не собирался. Скрыл неземные очи под черными очками, подхватил меня на руки и, коротко разбежавшись, прыгнул с крыши.

Во дворе, где мы приземлились, было пусто. И мы вновь долго и самозабвенно целовались, прежде, чем выйти на улицу и отправиться в парк.

— Нет, знаешь, мне нужно еще шляпу, — заявил мой спутник, заглядевшись в одну из витрин.

— Какую еще шляпу? — нет, я поняла, что у нас маскарад, но ведь в каких–то пределах.

— Соломенную, — серьезен, слишком. — Уже, конечно, не лето, но для фетровой все же несколько рановато.

— Соломенную… — попыталась представить себе мужскую соломенную шляпу. — Это такая, «охотничья», с двумя куриными перьями над ухом, которые из подушки выпали? Или эта… у пасечников обычно бывает, круглая такая, к ней еще накомарник цеплять удобно… ну, в смысле, от пчел защиту, как она там называется?..

— Издевайся–издевайся, — он лишь усмехнулся. — Вот не встречалась ты, Лариска, с модными мальчиками.

— Да нет, встречала парочку. Без шляп. А вот машина модная была, да. На колесах.

— Не, ну так не бывает, — не согласился этот сноб. — Либо модная, либо на колесах.

А шляпу он себе все же купил. Прямо на входе в парк, в каком–то торговом шатре с безделушками. Без перьев и, понятно, без накомарника, но выглядел он в ней, лихо надвинутой на самый лоб… Да еще в модных очках и пиджаке этом его вампироманском… Я смеялась, и просила снять, он кривлялся, но снимать отказывался, а потом мы целовались, и шляпу я с него стянула, и мы даже играли в догонялки… Потом опять целовались, потом рядом оказались карусели — самые простые, с сиденьями, летящими по кругу — и он купил нам билеты.

И его сиденье вечно летело чуть быстрее, чем должно было, он догонял меня, ловил за спинку, раскручивал, отпускал. А я кричала ему, что не надо, и все смеялась, смеялась… Пока взгляд не выхватил в толпе ожидающих своей очереди лицо, бледное от напряжения. Глаза, глядящие на меня неотрывно… Смех замер на губах, веселье исчезло без следа. На меня смотрел мой отец.

Карусель все вращается. Мир делится на фрагменты. Я вижу его лицо. Пусто. Лицо. Пусто. Краткий миг, когда могу его видеть. Слишком краткий, не успеваю рассмотреть. Краткий миг, когда не вижу. Он еще короче, не успеваю собраться с мыслями. Карусель крутится. Оборот за оборотом. От взгляда к взгляду.

Рядом с отцом вижу маму. Она оживленно беседует с Варькой. Уговаривает. Варвара упрямо качает головой, не соглашаясь, и тоже смотрит на карусели. Не на меня — просто на карусели. Ждет, когда остановятся, нервно теребя в пальцах билетик.

И только папа — глаза в глаза. В этом взгляде нет радости. Скорее — шок, дикий, болезненный. Узнавание? Попытка вспомнить? Не успеваю понять, пролетаю. Пролетаю, пролетаю… Мама говорит ему что–то. Он не слышит. Она тянет за рукав — он отмахивается. Она недоуменно поднимает взгляд на карусели… Но не находит там ничего, что могло бы так привлечь ее мужа. Снова недоуменный вопрос. И его крайне резкий ответ, на который мать обижается. Но он не замечает. Все смотрит, смотрит… Круг, еще, еще…

Мы останавливаемся. Слава светочу, там, где «пусто». От родителей меня отделяет сейчас карусель. Лишь когда возле меня оказывается Анхен и со светской любезностью отстегивает цепочку, понимаю, что не могу шевельнуться.

— Что мне делать? — шепчу одними губами. — Что?

— Улыбайся, принцесса, — он подает мне руку, помогая встать с каруселей. — Молчи, улыбайся и кивай. Я сам скажу все, что надо.

— Он меня узнал? Ты видел, он меня узнал?

— Вспомнил. Вопрос — что именно и насколько полно. Но, надеюсь, ты понимаешь, мы не станем выяснять это в парке. Если твоя мама решит, что у него взрослая дочь от другой женщины, радости в жизни это никому не прибавит.

— Почему от другой? — разум застыл, думать не выходит.

— Она не вспомнит и не поверит, Ларис. Без шансов, — он снял пиджак и небрежно забросил себе за спину. — Идем, мы задерживаем народ.

Идем. Ноги кажутся деревянными. Мышц лица не чувствую совсем, улыбаться просто нечем. Мимо меня проносится Варька, спеша занять место.

— Варя, нет, лучше вон туда пересядь, на оранжевое, — кричит ей мама, целиком поглощенная выбором места на карусели. Чем оранжевое лучше синего я и в собственном детстве понять не могла. Но, как и Варька, пересаживалась. Ведь это мама, она точно знает, как лучше. И она желает добра…

Так жалко ее стало в этот миг. Как же это сложно, подумалось, быть для кого–то всесильным, всемогущим и всеведущим, и при этом осознавать, что знания твои фрагментарны, возможности весьма ограничены, а сила у тебя лишь одна — это сила твоей любви… Но если карусель рухнет — она не спасет.